Зверь из бездны - Страница 39

– Все равно… надо спать… Спокойной ночи! Желаю тебе увидеть во сне невесту.

– Особенного желания не имею…

– Вот как? Что же, разлюбил?

– Нельзя любить отвлеченную величину.

– Почему отвлеченную?

– Быть может, она умерла или живет и наслаждается с кем-нибудь… Ведь я для нее – тоже отвлеченная величина… Нельзя обнимать пустое пространство. Любовь, как тебе, вероятно, хорошо уже известно, состоит не из невесомого духа, но еще… и, пожалуй, главным образом, – из чисто материальных видимостей. Нельзя обнимать пустое пространство, наполненное одним воображением или воспоминанием… – философствовал Борис и, ввергнув Ладу в задумчивость, тихо баском пел:

Увы, скажи любви конец,кто уезжает на три года…

А Лада погружалась в печаль, и ей приходило в голову, что вот ей уже двадцать шестой год. Пройдет еще три-четыре года, и будет тридцать. Где же молодость? Когда вернется Володечка? Сколько лет еще будет продолжаться это томительное ожидание? А что если Володечка давно уже разлюбил ее и разделяет восторги любви с другими женщинами? Ведь уже три года на фронте, и… Борис говорит, что на фронте не бывает «верных мужей»… и что они давно уже исчезли. Посмеивается, когда Лада говорит, что Володечка не такой, как другие…

– Ну а ты, Борис?.. Неужели ты тоже… как другие? – спросила она однажды в минуты грустных сомнений. Он серьезно и пренебрежительно сказал:

– Я человек свободный… А потому, когда каждый твой день может быть последним на земле, ей-Богу, вся наша сентиментальность и чистота кажутся такими пустяками, о которых смешно говорить… Там, Лада, совершенно другая психика: тебе дан только этот день, а завтра ты окажешься падалью, и одна истина стоит перед человеком: «Мертвый мирно в гробе спи, жизнью пользуйся живущий». А что может дать эта жизнь? Хорошо поесть, выпить, насладиться женщиной, выспаться – вот и все.

– Так неужели же…

– Что ты хочешь спросить?

– Так. Ничего.

– Ведь много среди нас таких, которые побросали семью и любимых женщин с начала войны, то есть шесть лет, – так неужели ты воображаешь, что они шесть лет живут монахами? Ведь, даже и «монаси сие приемлют». Конечно, если они не переступили еще пределов невольной святости…

– Замолчи! Не хочу слушать… Противно жить делается…

– Жизнь-то, Лада, только один раз нам дается, а юность и молодость быстротечны… «Дни нашей жизни быстры, как волны, что час, то короче к могиле наш путь». Помнишь в пушкинской сказке про Финна и волшебницу Наину? Эту фантастическую сатиру на верность в любви?

– Отставь, прошу тебя…

А Борис не переставал и насмешливо шутил, рисуя будущее: революция и гражданская война протянется тридцать лет (ведь была же в истории «тридцатилетняя война»). Лада превратится в седую Наину и будет гоняться за своим Володечкой, верная своей любви и своим клятвам, данным в юности. Доводил Ладу до слез, а потом подсаживался и утешал: ведь он шутил, он не думал, что она все еще сентиментальная институтка в двадцать шесть лет!

– Ты врешь: мне не двадцать шесть, а двадцать пять лет.

– Извиняюсь, огромная, конечно, разница. Ведь теперь один год надо считать за десять лет. Так что наша жизнь по своим впечатлениям и переживаниям и переживаниям теперь прямо библейская: двести-триста лет. А потому в двадцать пять ты – девчонка, прекрасная, наивная, чистая и мечтательная… Ну, вот и засмеялась, что и требовалось доказать!..

– Какая ты болтушка, Борька! – уже с улыбкой, сквозь слезы шептала Лада.

– Не сердись. Так это все… от нашей несчастной жизни, такой прозаической и бедной красками даже в молодости. Когда-то поэт Надсон жаловался, что его поколение юности не знает и что юность стала сказкой миновавших лет… Врал!.. Вот теперь наше поколение действительно не знает ни юности, ни младости… Сказки это для нас всех… О, если бы можно было в них снова поверить! И у меня была, впрочем, сказка, волшебная сказка миновавших лет…

Борис вздохнул и замолк, сделался похожим на разочарованного героя.

– Расскажи мне ее, Борис! Это… про невесту? Про Веронику?

– Нет. Это моя тайна, Лада… Иногда эта сказка и теперь еще звучит в моей душе… Да, волшебная сказка… Сном теперь кажется, который снился в детстве…

– Ну, расскажи!.. Слышишь? Боричка?

Ладе делалось так жалко поникшего головой Бориса. Она начинала чувствовать материнскую нежность к нему, как и она, стосковавшемуся о чудных сказках жизни, гладила его по склоненной голове и просила:

– Ну, расскажи! Разве я тебе чужая?

– Вот именно тебе-то, Лада, я и не могу рассказать этой сказки…

– Мне? Почему?

– Впрочем, все это пустяки, и любовь игрушка, как говорят гимназисты.

– Боря! Расскажи, голубчик… А я тебе расскажу свою сказку. Хорошо?

– Начинай первая…

– Ведь ты мне… как родной!.. Я расскажу, только и ты не обманывай…

Лада начала рассказывать о том, как она впервые встретила Володечку, как она еще гимназисткой влюбилась в него и скрывала от всех, как они однажды летом шли лесом на реку и поссорились, потому что Володечка начал объясняться в любви. Потом как они однажды в лунную ночь шли лесом и слушали соловьев… И вот тогда она не могла уже и призналась…

Лицо Лады было восторженно, глаза устремлены в звездное небо, и вся она, казалось, покинула этот мир и улетела в далекую сказку своей жизни. Вспоминала, как они венчались в деревенской церкви и потом как ехали в Крым…

– А я, Лада, в это время терзался страшными муками и думал, как прутковский «юнкер Шмидт», осенью застрелиться, – неожиданно вставил Борис.