Зверь из бездны - Страница 89

– Пожалеешь и не отдашь…

– Ты мне не веришь?

– Я не верю… ни тебе, ни себе… Час тому назад я решил умереть, а вот видишь… и не могу! Посмотрел на ребенка и не могу…

– Я верю, что Бог спас нас от смерти… вот через эту жалость к ребенку… Я молилась, Володечка… И вот видишь – случилось чудо!..

– Я даю тебе честное слово, что воспользуюсь ре-вольвером только в том случае, когда… одним словом – если меня принудят к этому чисто внешние обстоя-тельства, а не добровольное внутреннее решение.

– Перекрестись!

– Ведь ты знаешь, что я… давно потерял Бога…

– Все равно… перекрестись! Прошу тебя, Володечка.

– Что ж… если хочешь…

С виноватой улыбкой на лице Владимир перекрестился. Лада просияла.

– Погоди!..

Она погрозила ему пальцем и выскользнула из комнаты. Через несколько минут она снова появилась.

– Вот тебе… вместо револьвера!.. Это крестильный крест нашей детки…

Перекрестила Владимира и надела ему на шею золотой крестик на голубой ленточке.

– Отдай!

– Возьми!.. Но если мне придется расстаться с тобой, ты мне отдашь его, – сказал Владимир, передавая револьвер Ладе.

– Конечно, Володечка. Я понимаю, что без него нельзя жить теперь…

Лада крепко поцеловала Владимира и ушла. Странное чувство охватило Владимира. Первый раз остался безоружным. Сперва стало страшно, точно сделался калекой, которому недостает правой руки. Потом страх растаял, и на его месте появилось кроткое и радостное смирение, какая-то новая неведомая сила. Сила в бессилье. Разве он не сумеет умереть с достоинством и без револьвера? Стал вспоминать разные случаи, когда мог потребоваться револьвер. Положим – повели, как барана на убой, расстреливать. Пусть! Он бросит в лицо палачам всю правду, все презрение, посмеется им в лицо и гордо встретит пулю. На издевательства ответит тем же, на оскорбление – оскорблением. Пытки?.. Вот-вот! Только одно это и страшно. Физическое страдание… Вот если это вынесешь с мужественной гордостью, с презрением к палачам, вот тогда ты – человек! Может быть, в этом револьвере сокрыто подлое чувство трусости? Вспомнил, как умер адмирал Колчак: отдал расстреливающим свой золотой портсигар, сказав:

– Возьми на память от того, кого ты убиваешь!

Когда палачи впали в смущение, с презрением крикнул:

– Даже расстрелять не умеете. Слушай команду!

И ему, расстреливаемому, стали повиноваться, как начальнику…

Какая красота в смерти этого большого духом человека!..

Вспомнился и еще случай: казаки поймали на станице Тихорецкой – это было на Кубани, в дни победного наступления Деникина на Екатеринодар – парня из так называемых «иногородних», который, спрятав бомбу, толкался на вокзале: ждал, не появится ли генерал Деникин, чтобы убить его. На допросе назвал себя «большевиком» и откровенно сознался в своем намерении. Владимир проходил около мобилизационных казарм и заинтересовался: казаки образовали плотный круг и дружно хохотали. Можно было подумать, что в кругу боролись, плясали или играли в орлянку. Подошел и увидал: пойманный парень маршировал по диаметру круга; когда он доходил до конца, то здоровенный казак бил его наотмашь кулаком по лицу и командовал: – Смирно! Кру-гом. Шагом марш! Несчастный снова маршировал, а когда доходил до противоположного конца, там получал снова удар и снова шел обратно, покачиваясь на ногах… Казаки громко хохотали, кричали и махали руками. Вдруг истязуемый, из носа и изо рта которого тяжелыми сгустками падала наземь кровь, остановился среди круга и закричал:

– За свободу, братцы, помираю!

Не плакал, не просил, а ходил по кругу и истекал кровью. Владимир попытался было остановить истязание:

– За что, братцы, его?

– Шпион… с бомбой поймали…

– Так зачем мучить? Расстрелять надо, если заслужил…

Глухой ропот пробежал по казацкому кругу. Злоба обратилась на Владимира: они лампасы вырезают, погоны гвоздями прибивают, в костер раненых бросают, а их не тронь, а только расстреливай? Где же справедливость? Кто он такой, этот офицер, который жалеет красных, а не жалеет их? Лучше поскорее уйти! Бог с ними. Готовы броситься на своего белого офицера… только за то, что пожалел и попытался остановить пытку…

Парень ходил по кругу, пока не свалился. Тут его прямо затоптали ногами. «За свободу, братцы, помираю!» – вот все, что он произнес. Гордо умер. Как настоящий герой. Он представлял себе, что с приходом на Кубань большевиков все «иногородние» получат одинаковые права с казаками и будут жить так же богато, как станичники-казаки. Так он понимал «свободу», которая толкнула его к большевикам, к самопожертвованию и к геройской смерти. Это был, конечно, обман и самообман, но вера в свое дело сотворила героя и помогла ему гордо умереть. Раньше и у Владимира была вера в свое дело, и тогда он тоже совершал геройские подвиги, но теперь… Нет этой веры! Умерла… И вот нужен револьвер-спаситель в моменты, когда жизнь потребует геройской смерти, а такая смерть потребует веры, которой нет. Нет и злобы, которая подменила веру у большинства в обоих лагерях, в красном и белом… Все пропало, но осталось непобедимым и ярко вспыхнуло присущее человеку отвращение к убийству себе подобного. Может быть, в этом все спасение, конец братоубийственной бойни и начало общего воскресения? Может быть, он только ранний предтеча общего воскресения и потому обречен на гибель?..

На другой день хоронили старика. Долго ждали Бориса, но он не приехал.

Лада спустилась к рыбакам, чтобы узнать, не вернулся ли из Севастополя Ермишка. Ермишки не было, не возвращался, но из Балаклавы приехали рыбаки и напугали Ладу: говорят, что красные взяли Перекоп. Конечно, это неправда. Перекоп непреступен. Это нарочно распускают слухи враги белых, чтобы создать панику в тылу их.