Зверь из бездны - Страница 91

Она ждала, беспокойство возрастало, мучило предчувствиями разных бед – вот уже и четвертый день, а его нет… Каждый день виделись по несколько раз, и вдруг все оборвалось. Четвертый день казался таким далеким от последнего поцелуя, что не было сил больше ждать… И вот рванулась, все бросила и приехала…

Ермишка зорко следил чрез ветки дубка за лодкой. Шла Вероника от берега в сопровождении мальчишки по тропинке, ведущей мимо дубков. Впился он в ее фигуру, бегал вострыми глазками по груди, по лицу, по ногам и задыхался от трепета, от злобы и сладострастья. «Эх, красная сволочь! Чуть не до колен юбку заголила… Погоди, еще выше подыму! Для любовника подымаешь, а он… Нет уж, кончено! Я ему камнем башку разбил… Поди – погляди! – показать могу. Удостоверься! Не ищи. Теперь – моя очередь»…

Сверкнула ногами в шелковых чулках и лакированных ботинках и исчезла за деревьями. А Ермишка высунул голову и все смотрит. Кабы ночь, да одна шла, упал бы под ноги, сбил бы наземь, а кричать стала – за шею! – и готово. Вспомнилось Ермишке, как он барыню в лесу «покрыл»… Ну так что? А вот эту – другое дело…

Мысль испытать «блаженство с княгиней» – как мысленно выражался Ермишка – давно уже приходила к нему в голову и в тело. Еще в санитарном поезде № 5, когда незнакомый подпоручик цветы Веронике принес, вместе с ревностью впервые явилась эта мысль, но тогда «обожание» помешало ей утвердиться. А с того дня, когда Ермишка удостоверился, что поручик Паромов – ее любовник, она уже не покидала больше Ермишку. И с каждым днем эта мысль приходила к нему чаще и дольше держала его во власти. После того как Ермишку оскорбили и выгнали из лазарета, мысль о «блаженстве с княгиней» осложнилась злобой и жаждой мести. Сладострастье переплелось с жестокостью отмщения, с кощунственным поруганием ниспровергнутого кумира. Когда Ермишка шел в Севастополь с запиской к Борису, он всю дорогу горел злобной радостью: удобный случай отомстить Борису, которого возненавидел, как осквернителя своего божества и как личного оскорбителя; Борис не отвечал на его отдание чести, однажды обозвал его в присутствии княгини «идиотом» вообще, сам превознесся, а его унизил. Дорогой Ермишка уже придумал, как «обделать дело». Немного боялся: откроется – расстреляют. Но когда пришел в Севастополь и узнал, что дела на фронте у белых скверные и что на Перекопе неблагополучно, то и бояться перестал: белым будет не до Бориса, свои животы спасать придется, а красные… Они за убийство белогвардейского поручика еще награду дадут, а не то что наказывать!.. С Борисом нетрудно, а вот как «блаженство с княгиней» устроить? Кабы и ее заманить на похороны. Тогда, пожалуй, вместо похорон-то и свадьбу можно в лесу устроить!

– И-эх!..

Воображение Ермишки рисовало эту «свадьбу» в лесу во всех подробностях и мутило его рассудок. Вот уж натешится он за свои обиды!..

– В моей полной власти будешь!.. Я тебе покажу нашу солдатскую забаву. До смерти тебя… Три дня и три ночи буду с тобой заниматься, а потом – ножом в белу грудь и до свиданья, милое создание! Только все это надо умненько сделать…

Пришел в Севастополь рано утром. Попил чайку в харчевне, узнал все военные новости и в лазарет. Наложил на себя смиренность и раскаяние. Поймал княгиню в коридоре.

– Ты зачем?

– Так что хотел остальной раз на вас поглядеть и прощенья попросить.

Вынул красный платочек и будто слезу отер.

– Эх, ты!.. Хороший ты парень, а только характер у тебя дерзкий…

Сразу разжалобил княгиню. Стоит, точно виноватая. Говорит, что попробует похлопотать, чтобы опять приняли в лазарет. Без места теперь трудно.

– Много благодарен! Только я служил не для ради жалованья… Место я имею. Мне обидно только, что я вашу репутацию потерял, а на другое – наплевать!

Еще больше разжалобил Веронику.

– Обидно, что свою любовь к вам… то есть вот как: скажи вы мне – «Помри за меня» – и помер бы, не задумался!.. А господин поручик не так меня поняли и обидели…

– Погорячился он тогда…

– Конечно, мы что? Разя мы люди? Рабы мы… только. Наша любовь не ценится.

Совсем победил сердце Вероники: хороший, пре-данный человек, только с большим самолюбием. Оно и понятно: теперь в людях просыпается сознание человеческого достоинства, нужно щадить самолюбие простого человека. Одним словом, ошибку сделали.

– Ну, дозвольте остальной раз ручку поцеловать!.. Навеки!..

Что ж поделаешь? – дала руку, иначе еще раз оскорбишь человека.

Ни словом не обмолвился Ермишка, что прислан за поручиком из дому и что там помер старик. Узнал от швейцара адрес поручика, пошел в номера, где он жил, и попросил коридорного передать записку, а сам ушел в харчевню напротив номеров, уселся под окном на улицу и стал следить. В те дни море было бурное. Рыбаки в Балаклаву не ездили, и потому для Ермишки было ясно, что поручик может попасть домой только по главному шоссе, через Байдары. Важно было Ермишке только одно: когда выедет и как? Если на автомобиле – не угонишься. Выследил: поручик очень скоро вышел из номеров и направился на базарную площадь, где была стоянка дилижансов на Балаклаву. Дурак! Кто теперь морем повезет? Дилижанс пойдет нескоро: надо пассажиров набрать, а покуда всего один поручик. Ермишка срядился с татарином и поехал на мажаре. Не доезжая Байдар, слез. Поднялся на горы, откуда все дороги видны: и ялтинское, и балаклавское шоссе, и дорогу в Хайтинский лес, которым ходят для сокращения пути в Бати-Ли-ман, минуя Байдары. Теперь не ускользнет. Не прошло часу времени, как на шоссе появился легковой извозчик с военным. Он! Так оно и вышло: около дороги на Хайтинский лес слез с извозчика, расплатился и пошел пешком.