Зверь из бездны - Страница 100

100

– Тетя!.. А мама спит?

– Спит, спит… И ты спи. Христос с тобой.

– Ляг со мной!

Прилегла. Евочка схватила ручкой ее два пальца и не выпускала. Она так же делала с матерью: чтобы не ушла потихоньку…

Грохотало море прибоем, и чудилось, что она опять на фронте, что идет бой и грохают орудия… Стекала ритмическими каплями вода с крыши, позванивая о железо трубы, и чудилось, что стреляют где-то далеко из пулеметов… А то вдруг покажется, что в той комнате, напротив, стонет Лада:

– Ах!., ах!., ах!..

Соскочит и вспомнит, что Лада в могиле уже, и сделается страшно… Перекрестится, посмотрит на Евочку, тихо коснется ее личика губами и снова задремлет…

Только забудется, и вдруг точно кто-то толкнет в сердце, разбудит и спросит:

– А где Борис?

И опять вихрем закружатся мысли и запоет-за-тоскует душа, начнет рваться куда-то. Скорее, скорее, а то опоздаешь! Да, надо как можно скорее, в Севастополь: там все выяснится. Может быть, оба, и Борис и Владимир, ушли на фронт? Ведь теперь – это долг каждого честного патриота.

Вероника хваталась за эту мысль, как за последнюю надежду, и в ней на несколько минут находила защиту от охватывающего ее ужаса при воспоминании о найденном татарами трупе…

И так прошла последняя, самая мучительная и долгая ночь в белом домике. Рано утром проходивший мимо домика на дорогу Ермишка крикнул в окно Веронике:

– В Севастополе евакуация!

И сделал жест, напоминающий о необходимости бежать:

– Как стемнеет, буду ожидать на могиле…

Вероника молча кивнула головой.

Неожиданно оживилось пустынное море: по на-правлению Севастополя весь день тянулись транспорты. День был хороший, ясный, но море еще ворчало и сверкало темносиними и зелеными взмахами пенящейся волны, и в ней прятались пароходы, точно вдруг тонули, оставляя на поверхности одни дымки… Вероника поминутно выходила на балкон, смотрела на эти дымки, и душа ее наполнялась множеством всяких страхов и сомнений пред закрытою завесою будущих дней…

– Господи! Что же со всеми нами будет?

Уходила в комнату и, упав на колени перед образом Скорбящей Богоматери, молилась…

Глава тридцать пятая

Несколько раз Вероника пыталась поговорить со старухой: Евочку она возьмет с собой, а в Севастополе отыщет Бориса или кого-нибудь из знакомых и пришлет подводу, или, может быть, дадут катер, чтобы вывезти старуху в Севастополь. Говорила через дверь: старуха не отпиралась. Жива ли она? Пыталась заглянуть в окно, но оно было плотно занавешано темной шалью. Но что же делать? Что делать? Ходила в соседнюю дачу, просила, не возьмут ли старуху под свою опеку. Отказались: сами не знают, что делать – бежать или остаться. Остановила пробегавшего мимо окна Ермишку. Тот огляделся по сторонам и осторожно прокрался к окошку:

– В чем дело?

Сказала Ермишке про старуху, про ребенка.

– А Бог с ней! Она пожила достаточно. Куда с ней пойдешь? Она грузная, по рукам и ногам свяжет. Девчонку еще, пожалуй, можно, и то бы лишняя, а уж старуху… Она полоумная, ее в сумасшедший дом надо, в больницу.

– В больницу бы ее сдать.

– А как ее до больницы? На себе тащить?.. Нам с вами надо о себе подумать, а старуха… ничего ей не сделают, никому она не нужна… И что вам она, старуха? И опять, куда нам чужая девчонка? Кто родил, тот пускай и того…

– Жаль…

– Всех жалеть, так самому околеть! Вы поторапливайтесь. Как смеркнется, я около могилы ждать буду.

– Страшно ночью лесом идти…

– А это на что? – сказал Ермишка, показав вынутый из кармана револьвер в кобуре.

Странным показался Веронике Ермишка: возбужден, все оглядывается, в глазах чувствуется какая-то особенная тревога, в голосе – затаенная хитрость, в жестах – нервная торопливость. Говорит – словно торговец на базаре, расхваливающий свой гнилой товар и всеми силами старающийся обмануть покупателя: выходит так, что только он один и может спасти ее от неминуемого расстрела, потому что у него всякие документы есть: и белые, и красные, и зеленые, а по документам он женатый:

– А кто мою супругу посмеет тронуть? Так что я вам признаюсь – со мной будете, как у Христа за пазухой: я и в белой, и в красной контрразведке состою…

– Значит, и Богу, и Черту служите?

– А что поделаешь? Такое время теперь…

– Не пойду я с вами… – подумав, сказала Вероника.

– Как вам угодно… Почему же это вы сомневаетесь?

– Боюсь вас.

– Вот это обидно!.. Не заслужил…

Ермишка смущенно опустил голову и вздохнул…

Странный человек! Не поймешь его. Может быть, напрасно обидела? Как знать.

– Доказывал, доказывал вам свою верность, а вы, княгиня… Так!.. Ну, тогда счастливо оставаться!

– Я одна пойду…

– Неволить не могу.

Ермишка приподнял картуз и медленно пошел прочь. Вероника смотрела ему вслед и уже раскаивалась: в удалявшейся фигуре этого человека, в его походке, в опущенной голове почудилась ей напрасная обида. За что? Наивное и влюбленное дитя природы. Сколько бескорыстных услуг оказал ей этот странный и смешной, и страшный человек. То грубый и дерзкий, то влюбленный и преданный раб.

– Ермил!

Обернулся, потом рысцой побежал обратно. Остановился под окном.

– Хорошо. Я пойду… с ребенком.

– Я всегда готов!.. Я вам сколько раз доказывал… Обидно, княгиня!

– Ну не сердитесь на меня!

– А вы полноте! Да если бы вы меня по морде ударили, и то стерпел бы.

Еще раз Ермишка рассказал, когда и где встретятся, наказал не запаздывать и ушел радостной торопливой походкой, сверкая коваными каблуками американских башмаков. Ермишка гордился этими случайно доставшимися ему при разграблении складов башмаками: «Когда ночью в городе по мостовой идешь – под ногами искры сверкают!»

100