Зверь из бездны - Страница 64

– Зачем вы все это говорите? Я ни ее, ни Бориса не обвиняю.

– Ведь это только в древности заставляли жен ложиться в могилу с умершими мужьями! – продолжал, не слушая Владимира, старик.

– Послушайте! Мы с Ладой и без вас поймем и простим друг друга.

– Единственно, что во всей этой драме тяжело, – это лишь то, что вы с Борисом – братья. Для Лады Борис был слишком близким после вас человеком, он спас ей жизнь, он рисковал для нее собственной жизнью, и потому даже и тут Лада имеет моральное оправдание… Она часто даже и теперь называет Бориса вашим именем… Ее жизнь смята и исковеркана. И кто виноват? Она?

– Повторяю: я никого не виню… Теперь все валится и все рушится… Но я не могу понять, чего вы требуете от меня, от живого покойника? Оставить Ладу? Уйти? Но позвольте нам самим разрешить этот вопрос!

– Вам не следовало сюда являться… Вы пришли и все разрушили… Вы…

– Но я шел к своей жене и ребенку. Для всех вас я был покойник, но ведь… Вы требуете, чтобы я действительно сделался покойником что ли?

– Вы должны идти на фронт, а Борис должен вернуться.

– Почему должен идти на фронт? На какой фронт? Куда мне идти – это позвольте решить мне самому, а что касается возвращения Бориса, то, сделавшись для вас снова покойником, я этому возвращению мешать уже не буду.

– Вы должны пойти и сказать, что идете за брата, который освобожден и пошел добровольно.

– К белым я больше не пойду.

– Да, я уже сразу понял, что вы… другого поля ягода. И потому вам вообще не следовало возвращаться к нам, к Ладе. Муж ее не может быть ни красным, ни зеленым. Поняли? Вот и все!..

– Вы забыли только одно: что я – отец ребенка! – уже злобно сказал Владимир вслед удалявшемуся тестю. Тот обернулся и тоже злобно ответил:

– Недостаточно произвести на свет ребенка, чтобы носить почетное и ответственное звание «отца», милостивый государь!

О, проклятая бессильная злоба! Не нашел даже, что ответить. Запер комнату, словно в незапертую могли ворваться еще новые оскорбления и злобные слова, и стал бегать по комнате, как тигр в клетке… Это удивительно! Не муж и не отец, а покойник! Живой покойник! Но ведь и покойник, если он не может оставаться мужем, то остается отцом. И для ребенка он только «дядя»!.. «Дядя Володя». Ходил по комнате до изнеможения, до звона в ушах, и закружился. Чтобы ничего не видеть, ничего не слышать и не думать, метнулся на диван вниз лицом и навалил на голову подушки. Жалобно пела муха в тенетах паука, залетевшая в форточку оса прыгала у стекла, вторя жалобам мухи, как виолончель скрипке. Подошла к запертой двери Лада и жалобным, похожим на муху же голоском, попросила: – Володечка, отопрись!

Владимир слышал, но не мог подняться. Кусал угол подушки, чтобы не рычать от злобы и оскорбления, и не отзывался. И не помнит, как, охваченный полным расслаблением души и тела, отлетел в сказочное царство сна, где нет ни печали, ни воздыханий, а только радость далеких сладких воспоминаний. Грезился лес от влетавшего в окно шума морского прибоя, березы, кукушка, жужжащий над ухом комар, Лада в венке из васильков, с двумя косами: одна за плечом, другая на груди – сладкий поцелуй, затуманенные девичьи глаза, запах молоденьких березовых листочков, зеркальная гладь уснувшей речки…

– Кукушка, кукушка! Скажи, сколько лет мы… будем счастливы?

Жалобно кукует, точно плачет кукушечка… Все кукует, кукует, и конца нет… Сбилась Лада со счету, смеется от радости, а в глазах точно пузырьки в шампанском.

Вечером вернулись рыбаки из Балаклавы и привезли свернутое письмо без конверта, от Бориса – брату. Написано карандашом, пьяным неопрятным почерком. Письмо попало в руки к Ладиной матери. Взяла и спросила:

– Борис Павлыч уехал в Севастополь?

– Нет. Встретились с каким-то офицером и закрутили…

– Просил передать что-нибудь?

– Только письмо.

Бабушка пошла с письмом к дедушке. Долго ворожили: прочитать или отдать, не читая? Как же не прочитать, когда дело касается судьбы родной дочери? Да и не заклеено письмо: никто не узнает. Спрятались в своей комнате и прочитали. Странное письмо:

«Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат! Все на свете пустяки, и любовь игрушка. Если я – подлец, то, ей-Богу, не от природы, а главное – и не подлец вовсе, а такой же грешный человек, как и ты, как все мы теперь. Если принять во внимание, что мы оба с Ладой считали тебя расстрелянным и не могли в этом сомневаться по рассказанным тебе причинам, то в чем же моя подлость и наше преступление? Ты был покойным мужем, я был живым. Злая насмешка судьбы, и больше ничего. Ты явился, и я, отдавая тебе пальму первенства, поспешил ретироваться. Что я мог честнее придумать? Все это вышло, как в задаче про волка, козу и капусту. Пусть Лада сама разрешит эту задачу. Уехав сам, я лишь упростил ее разрешение. Оставил волка с капустой. Почему я лично не объяснился с тобой? Пойми, что после ночи, проведенной тобою в Ладиной комнате, мне не о чем было больше говорить с тобой. Кажется, я даже не простился с тобой, как надлежит братьям. А проститься надо: поеду на фронт, и потому можем больше никогда не встретиться. Итак, целую, и если возможно в твоем положении, от души желаю тебе снова сделаться счастливым. Поцелуй от меня свою жену и ребенка. Прощай! Твой Борис».

Бабушка с дедушкой прочитали шепотом это письмо, посмотрели друг на друга и, вздохнув, опустили руки на колени и глубоко задумались. Как же быть, и что делать? Тихо шепотом совещались, с которым будет счастливее Лада? Который должен остаться, а который…

– Что ж, убить, что ли, одного? Что тут сделаешь? – поматывая головой, прошептала бабушка.