Зверь из бездны - Страница 65

Дедушка подумал и ответил еще тише и таинственнее:

– Надо вернуть Бориса…

– Знаю… А как это сделать?

– Я уже предложил Владимиру в вежливой форме оставить наш дом, потому что в нем не место ни красным, ни зеленым. Моя дочь не может быть женой этих… людей.

– Надо все-таки поговорить с Ладочкой…

– Разве ты забыла, как она в одной рубашке выбежала на балкон и умоляла Бориса вернуться?

– Не поймешь ее…

– Конечно, ей жалко и Владимира. По-человечески, и мне его жалко, но тут надо откинуть это чувство, иначе погубим Ладу… Владимир Павлыч для всех покойник и не воскреснет…

Опять помолчали.

– Ну так что же делать?

– Если сам не уйдет, я заявлю. Ни красных, ни зеленых я в своем доме скрывать не могу и не желаю… Такого позора на старости лет я принять на свою голову не могу. Если Лада изберет Владимира, пусть оба уходят.

– Ну ты уж очень!.. А куда девочка денется? Я ее не могу отдать, не могу…

И бабушка заплакала.

– Ни красным, ни зеленым я ее не отдам.

– Все-таки ведь он ей отец… – отирая слезы, пропищала бабушка.

– Я буду ей отцом!.. И надо все сделать скорее, пока Борис еще не ушел на фронт… Укрывать этого господина, на которого производятся по лесам облавы, я не могу, не желаю пятнать своего честного имени. Если бы он был даже моим сыном, я показал бы ему на дверь. Вот и все.

– Поговори с Ладой!

– Она теперь как полоумная, ничего не понимает. От жалости она, кажется, готова быть женою обоих… Только этого недоставало. Один белый, а другой зеленый. Этакая гадость на свете развелась.

Долго еще старики шептались в запертой комнате. Ссорились и мирились. Бабушка была мягче и боялась решиться на выдачу Владимира.

– Как бы там ни было, а это все-таки Иудино дело.

– Что ж, я Иуда по-твоему?

– Делай, как знаешь. Я умываю руки.

– Если я – Иуда, так ты – Пилат. «Умываю руки». Не умой их кровью своей дочери!

– Никакой крови я не хочу… никакой! Но ведь его могут расстрелять… – заплакала шепотом бабушка.

Жалобно пела муха в тенетах паука, оса прыгала у стекла, вторя ее жалобам, как виолончель скрипке. То было в комнате, где сладко и крепко, как настоящий покойник, спал Владимир. А в другой комнате плакала шепотом, как муха, старушка, и гудел, как шмель, старичок…

Глава двадцать четвертая

– Володечка! Отопрись!

Владимир очнулся, но не сразу сообразил, где он находится и кто назвал его имя. Опять было закрыл глаза, но звонкий голосок ребенка, прозвучавший в отдалении, сразу прогнал дрему и прояснил затуманенное сознание. Но голос не повторялся. Владимир сел и огляделся. Увидал на полу у двери два письма. Поднял, осмотрел: ему! Прочитал письмо брата и грустно так улыбнулся. Ведь все это правда: он для всех был покойник и… не воскреснет. Нет, не воскреснет! Связь Лады с Борисом тяжелым камнем придавила могилу, в которой он погребен заживо. Ну а это еще что за послание? «Милостивый государь!» Так… Письмо к покойному зятю. Угроза донести, очень прозрачно прикрытая лицемерными словами чести, какого-то «долга» неизвестно перед кем. Ну, а Лада? Неужели и она передает на пропятие?

– Володечка! Ты проснулся?

Такой кроткий, ласковый и любящий голос спрашивает там, за дверью. Что это такое? Действительность или страшный сон?

– Ну отопрись же скорее!

– Ты, Лада? – спросил, словно не верил своим ушам.

– Да, да, я.

Отпер дверь. Вошла Лада с кроткой печальной улыбкой на губах:

– Ты так крепко спал. Я несколько раз подходила и звала…

– Да. Я спал, Лада, как мертвый… Как оно и полагается покойнику… И лучше было бы не просыпаться, потому что… покойников можно только три дня держать в доме, иначе засмердит…

– Что ты говоришь? Я ничего не понимаю, – пониженным испуганным голосом спросила Лада, потирая лоб тонкими пальцами своей красивой руки.

Владимир молча подал ей два письма. Лада с испугом взяла их в руки и не сразу стала читать. Он отвернулся и стал смотреть в окно.

– Что тут? От кого?

– Прочитай!

– Я боюсь… Это рука Бориса… Он…

Замолкла, ушла в письмо. Лицо ее то бледнело, то загоралось полымем, грудь стала высоко вздыматься, рука с письмом дрожала, на ресницах сверкали и спрыгивали на бумагу слезы. Упала лицом в подушку и замерла. Сделалась вдруг маленькой обиженной девочкой, которой так тяжело и стыдно, что хочется спрятаться. Владимир подсел на диван и ласково погладил ее по спине:

– Не бойся и не терзайся!.. Что ж делать, если жизнь так злобно подшутила над нами? Я все понял и все простил… И тебе, и Борису… И вот что, Лада. Я – покойник и не воскресну для нашей… для наших прежних отношений. Но никто и ничто не может нам помешать быть друзьями во имя прошлого, невозвратного. Пусть из этого прошлого уцелеет хотя один обломок нашей любви – дружба! И во имя этой дружбы я тебе искренне скажу: я для тебя покойник, а Борис… Ты его любишь? Не скрывай! Сейчас надо говорить только правду, не надо бояться этой правды…

– Я люблю… вас обоих… – шепотом, не отрываясь от подушки, сказала Лада, задыхаясь от душивших ее слов.

– Это тебе так кажется… Ну а если бы судьба заставила тебя избрать одного из нас? Ну представь себе, что наша братская бойня потребовала бы от тебя отдать одного из нас… смерти… Чья смерть была бы для тебя… страшнее?

– Господи, как вы меня измучили!

– Родная моя, бедная… Проклятая жизнь ставит перед тобой этот вопрос. Не я, а проклятая жизнь. Если я уйду на фронт или вообще куда-нибудь, то Борис вернется к тебе… Я все равно должен идти или туда, или сюда, а Борис… он пошел добровольно, чтобы оставить нас с тобой…