Зверь из бездны - Страница 74

– Представьте, полковник, что именно здесь, очутившись в белой армии, куда я так рвалась, в которой – мой жених, я тоже прежде всего встретилась со зверями и насильниками… Меня, как женщину, здесь так оплевали, так оскорбили… ваши солдаты…

Вероника вспомнила весь путь до этого дома и то, что случилось в этом доме, не выдержала и разрыдалась…

– Позвольте, позвольте!.. Солдаты… вообще… всегда грубы, и претендовать…

Тогда Вероника, обратив гневный взор на растерянного юнца, сказала:

– Солдаты! Не одни солдаты, а… вот этот молодой человек…

– Я? Позвольте, мад… сударыня…

– Я слышала. Повторите, что вы сказали про сестер. Вы сказали, что нас надо не расстреливать, а… насиловать. Да! И вы одобрили, когда вон тот, которого я ударила по лицу, сказал вам, что меня надо или к стенке, или на постель.

– Это ложь.

– Тогда вы – подлец, а не защитник родины!

– Господин полковник, я прошу оградить меня от оскорблений.

– Эх, вы… трус! Блудливый заяц, а не офицер.

– Господин полковник!.. Я прошу еще раз…

– Ну ударьте меня по лицу, герой!

– А-а… сударыня. Здесь присутственное место, и потому…

– Здесь та же чрезвычайка, что у большевиков.

Полковник обиделся:

– Будьте осторожнее в своих выражениях. А вы, господин прапорщик, потрудитесь перевести арестованную в приличную комнату и пока оставить ее в покое. Никаких допросов в мое отсутствие не производить.

– Слушаюсь.

– И затем… поместить всех сестер вместе. Внизу всякий сброд, пьяницы и воровки, а это – сестры милосердия. Кто распорядился посадить их в общую?.. Завтра в семь утра явитесь ко мне с докладом.

– Слушаюсь.

Полковник поклонился Веронике и вышел. Наступила тишина. Вероника стояла, обернувшись к окну, с белым платочком в руке и, отирая слезы, смотрела на одинокий уличный фонарь на другой стороне улицы. Когда шаги полковника стихли вдали, прапорщик, совершенно протрезвевший после того, как арестантка заговорила на французском языке, оскорбленный и униженный этой женщиной в черном, превратился в провинившегося школьника и начал было, запинаясь, подбирая изысканные фразы, оправдываться и просить извинения. Вероника отмахнулась от него белым платочком:

– Проводите меня со всеми сестрами в комнату… как вам было приказано!

– Слушаюсь. Стратонов!

– Есть.

Вошел «медведь» – тише воды, ниже травы. Говорит шепотом. Оба вышли, заперли дверь. Вероника застучала:

– Не смейте меня запирать! Немедленно отоприте комнату!

– Но вы, сударыня, арестованная, и мы обязаны… В таком случае я останусь, а ты, Стратонов, переведи сестер в угловую номер пять, а потом возвращайся.

Опять все сестры очутились вместе. Увидев введенную Веронику, обрадовались и начали расспрашивать, куда ее уводили, что с ней делали и о чем допрашивали. Вероника была так измучена, что совершенно обессилела и валилась с ног. Сестры уступили ей единственную койку и, повалившись на нее, как подкошенный цветок, Вероника быстра заснула.

На другой день, поутру, к изумлению остальных сестер, Веронике подали на подносике стакан кофе с молоком и с румяными сухарями.

– От господина полковника! – заявил солдат.

– А нам?

– А вы и водицы похлебаете.

– Почему вам такое исключение?

– Я не знаю… Пейте кто-нибудь. Я не буду.

– Пусть пьет, кто заслужил! Такое внимание к Веронике сразу показалось всем сестрам подозрительным: или «выдает», или «передалась белым», или и раньше только прикидывалась красной, а была «белогвардейской шпионкой». Сразу отделили, поговорили с ней по секрету и опять к ним подсадили. Сестры насторожились, стали враждебно и подозрительно поглядывать на Веронику. Шептались: одна и раньше догадывалась, что это не «свой человек» – так оно и оказалось.

В полдень прислали обед, и Веронике опять наособицу и даже салфетку дали. А вечером пришел сам полковник, поздоровался за руку с одной Вероникой Владимировной и поздравил:

– Вы свободны!

– А мы?

– Потом, после… – небрежно бросил полковник и посторонился, чтобы пропустить Веронику.

– Сестры, прощайте!

Никто из сестер не ответил, а когда Вероника выходила, позади прошипел злобный женский голос:

– Шпионка! Гадина…

– Что такое? – сердито выкрикнул полковник, на мгновение приостановившись и обернувшись.

Никто не ответил.

Глава двадцать седьмая

Бедный городок! Он то и дело переходил из рук в руки: то петлюровцы, то махновцы, то «Маруся-мстительница», то красные, то белые. Все в него стреляли, все его поджигали, все в нем праздновали победы, поливая их кровью жителей…

И теперь: только что красные, со своей «чрезвычайкой», закончили очистку города от белых и от тех из жителей, которые проявили к ним свою благосклонность или вообще имели подозрительный «контрреволюционный» вид, только что перестали возить на телегах, как убоину, расстрелянных и перестали стрелять на рассвете около тюрьмы и кладбища, – как городок попал в руки белых, с их «контрразведкой» и расправами с местными большевиками и их единомышленниками.

Бедные жители! Спасая свои животы, им приходилось всех встречать с хлебом-солью, бегать от одних и возвращаться при других, жить на постоянном фронте.

На этот раз белые осели основательно. Прошло уже три недели, а хозяева не переменялись. Жители почувствовали некоторую оседлую устойчивость и понемногу переходили на мирное положение. Конечно, это мирное положение носило весьма относительный характер: за Днепром стояли красные и обстреливали время от времени городок из дальнобойных орудий. Были жертвы, слезы, похороны, но с этим мирились, как мирятся с бурей, с грозой, со смертью от несчастных случаев. Ходили в кино, в кофейни, ухаживали за дамами и барышнями офицеры белые, как недавно ухаживали офицеры красные. Потемки в кино, когда на экране раздирающая душу драма, а в тишине слышна доносящаяся канонада и в каждый момент снаряд может угодить в зрительный зал и разорваться посреди публики, – ах, в этом было много импульсов для любовного трепетания прижимавшихся в темноте друг к другу парочек!